«Если бы был жив Ф. П., я спокойно ушел бы в теоретическую и музыкально-этнографическую специальность и мне было бы много легче», — писал в 1931 году С. М. Максимов В. П. Воробьеву. Оба они, уже состоявшиеся деятели чувашского музыкального искусства, без лишних слов признавали друг перед другом лидерство Федора Павлова в 20-е годы. При внешнем взгляде на факты творческой биографии Павлова кажется, что она была движением от успеха к успеху. Но судьба вовсе не была однозначно благосклонна к этому талантливому человеку. Прежде всего — его жизненный путь оказался намного короче, чем у коллег-сверстников /ср. годы жизни Максимова, Воробьева, Лискова: 1892-1951, 1887-1954, 1890-1963/. Собственно на творчество ему было отпущено ровно двадцать лет, считая от начала преподавательской и дирижерской работы и от первых самостоятельных композиторских прикосновений к народным напевам в 1911 году до трагической его кончины, последовавшей в 1931 году.
Творческая деятельность Федора Павлова не умещалась в рамках одного вида искусства. Он — незаурядный драматург /чьи пьесы «На суде» и «В деревне» не исчезают из репертуара театров/, поэт, актер, критик, публицист, ученый, организатор. Кроме того, как юрист он также в начале 20-х годов был деятелем областного масштаба. Но лишь музыка проходит непрерывной красной нитью сквозь всю жизнь Федора Павлова, становясь господствующим его занятием в конце. Как музыкант он также необычно разносторонен: преподает, руководит хором и оркестром, играет на скрипке в оркестре, ансамблях, сольно, собирает и обрабатывает народные песни, исследует историю и теорию чувашской музыки, выступает как критик и даже как певец. Но, чувствуя тягу к музыке с юности, осознавая ее как свое призвание, он буквально до последних лет своей жизни не имел возможности целиком отдаться служению ей. Несбыточной мечтой, превосходящей рамки возможного для него - учителя пения и скрипичной игры, сына крестьянина-«инородца», в молодые годы было получение высшего специального образования. Окончание духовной семинарии /в 1916 году/ давало ему право на поступление в высшее учебное заведение, но для этого у него не было средств. Зарабатывал себе на жизнь он службой: псаломщиком, учителем, затем мировым судьей в Акулевской волости.
Павлов не обрел гармонии в личной жизни — женщины приносили ему не столько вдохновение, сколько огорчения. Женат он был дважды, оба раза неудачно. А любил — глубоко и безнадежно — только Капитолину Эсливанову, выбравшую в спутники жизни его собственного друга Степана Максимова. /В чем много позже раскаивалась.../ Отсутствием заинтересованных наследников, видимо, объясняется и печальная участь его рукописей, после смерти Павлова разошедшихся по рукам разных людей и растерянных. Так, не сохранился сборник его музыкально-фольклорных записей, содержавший 173 напева и 1760 строф стихов, утеряны несколько сочинений, в том числе вокально-симфонические партитуры 1913 года, авторская партитура фантазии «Сарнай и палнай». Даже изданный небольшим тиражом сборник детского фольклора «Ача-пача сасси» /«Голйс детворы»/, несколько пластинок со звукозаписями хора под управлением Федора Павлова не дошли до нас. Не сохранилась и могила композитора, умершего и похороненного в Сочи. На месте кладбища после войны пролегло шоссе...
В новом общественном строе Федор Павлов видел верную гарантию культурного возрождения родного чувашского народа — и преданно служил советской власти. Это выражалось и в службе в государственных учреждениях, и в журналистских его выступлениях. Почему он, автор первого музыкального произведения о советской власти /«Чухансен юрри», 1919 год/, не вступил в партию большевиков подобно своим друзьям и коллегам С. М. Максимову, В. П. Воробьеву, И. В. Васильеву, пытался ли — документальных данных нет. Думается, причиной было и общее отношение большевиков к творческой интеллигенции /так, Воробьев и Васильев быстро выбыли из партии при чистках 1920-1921 годов, Максимов тогда «отделался» временным переводом из членов в кандидаты в члены РКП/б//, и социальное происхождение — из середняков, и духовное образование. На его глазах разыгралась, несомненно, открывшая на многое глаза, сцена унижения чебоксарских музыкантов, честно служивших новой власти, но имевших отношение к церковным хорам. В начале 1921 года за работу псаломщиками были уволены из единственной тогда в Чувашии музыкальной школы и подвергнуты аресту В. П. Воробьев и С. Ф. Иванов. Павлов в эти дни заведует секцией музыки в областном отделе народного образования, преподает в советских учебных заведениях. Он смолчит. Несколько лет назад также бывший регентом церковного хора, он не мог не понимать, что рискует и сам оказаться без работы. И продолжает служить. Как раз в эти дни Павлов проводит заседание, где решаются вопросы реквизиции пианино и роялей у частных лиц. Музыкальные инструменты были изъяты и отданы в школы и клубы.
Постепенно Федор Павлов расстается с иллюзиями, что государство продолжает поддерживать практическими мерами начинания музыкантов. В 1921 году он еще надеется, что можно решить вопрос о достойном существовании организованного им областного национального хора. «К сожалению, — пишет он в газете, — чувашский хор весною почти не выступал. Причина заключается будто бы в материальной необеспеченности певчих. Второй год поют бесплатно. Надоело». Через год Павлов просто оставляет музыкальные выступления и преподавательскую работу, возвращаясь в суд. Он объясняет, что «низкая оплата труда и слишком огромный расход энергии в педагогической деятельности лишили меня возможности продолжать свой начатый [музыковедческий] труд. Поэтому я решил занимать только одну какую-нибудь должность, которая могла бы обеспечить меня столько же, сколько четыре педагогических должности». Был в этом, конечно, и скрытый протест, и наивная надежда, что его позовут, попросят, помогут... Не позвали. Хор с Павловым в 1923 году блеснул еще раз, когда понадобилось показать Чувашию в Москве — есть отзывы центральных газет и журналов, и угас. (Через год его возродил в Музыкальной школе охотнее шедший на компромиссы В. П. Воробьев).
Копившиеся в душе музыканта неудовлетворенность и досада не чувствовались в его новых песнях и хорах — они пронизаны оптимистическим мироощущением, идущим от народной песни. Таковы его наиболее знаменитые «С5ва», «Туй юрри», «Сёрен» («Хороводная», «Свадебная», «Обрядовая»). Не отказывался он использовать и «агитпоэзию» в песнях-агитках «Малалла утар», «Капкйн» чечетки» («Дру.-.ю, п ногу», «Сатирическая чечетка»). Но в литературных фельетонах 1 лилова 1927—1928 годов словно электрические разряды «проскакивают» образы новой бюрократии, чем-то (скорее всего странным сдвигом понятий, когда вместо дела в жизни необоримо торжествует видимость оного) напоминающие персонажей Зощенко. От недавнего горения идеями революционного пролетарского искусства нет и следа. Похоже, что приходит понимание тщетности надежд и усилий.
Но Павлов не заставил себя долго просить в 1928 году, когда открылась реальная возможность вернуться к дирижерским выступлениям. Предложение последовало от старого друга Степана Максимова, взявшего в свои руки административное управление Музыкальной школой и Государственным хором при ней.
Летом 1931 года, уезжая на лечение, безнадежно больной Павлов провел несколько вечеров в доме Васильевых — Ивана Васильевича, певца, и его жены. В предчувствии скорой развязки, он как бы подводил итоги своей жизни. «Федор Павлович рассказал нам о событиях всей своей сознательной жизни, — вспоминал Васильев, — Ми... знали, что личная жизнь его не совсем удалась. Вспоминая и рассказывая, Федор Павлович явно волновался. Чувствовалось, что он хочет излить перед нами горечь, накопившуюся у него на душе; ту горечь, которая ему в течение долгих лет мешала всецело отдаваться творческой работе. При этом из глаз его неизменно лились слезы».
Невольно приходит мысль: что, если бы Павлов победил болезнь — как повернулась бы его судьба в 30-е годы, когда большинство самых видных музыкантов Чувашии подверглись в той или иной форме репрессиям, некоторые погибли. Обвинения в национализме и контрреволюционности, которые были им брошены, полностью могли быть адресованы и ему, много и активно выступавшему публично. Но в этом отношении судьба помиловала чувашского музыканта, ранней смертью отвратив такие возможности. Его имя и творчество не исчезало из духовного обихода народа, во все трудные периоды продолжало радовать людей, и сейчас не утрачивает своей высокой ценности.
Доктор искусствоведения, заслуженный деятель
искусств Российской Федерации и
Чувашской Республики Михаил Кондратьев