Белонучкина Мария

Мария Белонучкина филолог по образованию. В настоящее время учится в аспирантуре ЧГПУ по русской литературе. Писать начала в 15 лет, а публиковаться — с 17 (сборник молодых авторов «Голос души», изданный по инициативе чувашского союза писателей), затем в литературной газете «Странник» (г. Королёв), в газетах «Радуга» (г. Калининград), «Молодёжный курьер» и «Ульяновец» (г. Чебоксары). Несмотря на это, считает началом своего творческого пути стихотворение «Спасо-Преображение», написанное позже первых публикаций. В 2001 году, учась в в ЧГУ им. И.Н.Ульянова, вместе со студентами филфака А. Павловым и Е. Кремчуковым создаёт поэтическое объединение «Имя». Переводит с французского и сербского, некоторые из своих стихов не без сожаления причисляет к постмодернизму, признаётся, что ей нравится «ввернуть словцо». Любит многих русских поэтов, особенно Гумилёва, Мандельштама, Бродского, из современных поэтов — Гандлевского.

 

* * *

Сны расплетаются к нити нить

в желтом станке луны.

Сюда прихожу себя хоронить

после каждой войны.

 

Сюда прихожу себя забывать

на перекрестке дня,

Но безутешная, как вдова,

память подводит меня.

 

Всё-то ей кажется, что живу,

ищет свои следы.

Лет без числа, как сложила главу

в устье реки Смядынь.

2003

 

 

* * *

То ли Питер то ли Лондон то ли просто туман

то ли заполночь стрелки то ли в этих глазах ночь

я рисую себе как я разглядела б сама

то ли Летний то ли Кенсингтон через дождь

 

то ли пейзажи Коровина то ли эскизы Моне

то ли пятна пастелью то ли смотришь в мои глаза

камнем каким возмутить янтарный песок на дне

то ли подумать то ли выкрикнуть то ли сказать

 

то ли пропеть а у песни известно есть два крыла

отпусти ее на свободу

бросив последний штрих

то ли собой любовалась а то ль за собой позвала

то ли гитара то ли дивная птица в руках твоих

 

Villaggio

                           Andantino

когда-нибудь войдем печаль моя

в тот зимний дом где прячется усталость

и лопнувшие струны января

провинция где в молодости старость

 

в тиши под треск поленьев у окна

сидит напротив древнего киота

и кружится юла веретена

и тянет нить задумчивая Клото

 

и тянет нить и смотрит и поет

о днях войны поет о коих пели

отцы; и тушит свет и тонкий лед

на тридевятой речке Жереспее

к весне на скорых водах поплывет

 

нас станет трое; но придет пора -

на картах не найдут наш мирный топос

и ссыплется песок; тогда сестра

прошепчет осторожно: спи Атропос

 

 

I

Вхожу - а комната пуста.

В тяжелой раме хлопья снега.

 

Лежит ночная темнота

на острых крышах Кёнигсберга.

И полусонная печаль

как будто плачет невзначай.

 

И тишь как сон, и сон не свой.

От АЗ до ОТ кричи – не внемлют.

Лишь только ветер-часовой,

что – es muss sein! - обходит землю,

 

стреляет ядрами дождя

и тихо каплет, уходя.

 

II

Высятся толстые томики,

и в сигаретном дыму –

наши картонные домики,

где мы играли в войну.

 

Вот на пластмассовом танчике,

как завещали отцы,

наши бумажные мальчики –

первые храбрецы.

 

Вот лейтенантик простуженный

спичкою жуткой сожжен.

Белый солдатик контуженный

тонкой иглой поражен.

 

Чудище злое, коварное

лапой смело со стола

это побоище малое.

Пепел. Руины. Зола.

 

Войне конец. И, движимый лучом,

собрав души комок в изгнаньи странном,

с копейкою, с котомкой за плечом

несет, как крест, тяжелый посох странник.

 

III

Как в аду, в темноте

километры ложатся на рельсы.

Носят чай.

Весь в огнях,

в старом Вильно прижался вокзал.

Убегает, как ходики, темп.

Беспокойнее не было рейса.

Засыпай.

В тех домах

есть другие, кто так же связал

эти ниточки-души.

И страшно: развяжут? Порвутся?

Тень плывет.

Черный змей.

Это встречный товарный. Река,

где по-прежнему мостик разрушен.

Чтоб тебе до меня дотянуться,

наших лет

поезда наших дней

наших мчащихся тюрем века.

 

 

На Владимирской горке чуть видны следы.

Это бесы, бряцая веригами, бродят.

Да монахини, в ведра набравши воды,

Не взглянув им в глаза, молчаливо отходят.

Это дети у храма кричат "догони",

Это пьяница-нищий на паперти стонет,

Это дьяков мобильник в машине звенит,

Это бабку процессия с плачем хоронит.

Это свеч пред глазами немое тепло

Превращается в кванты нетварного света.

Это кто-то целует иконы стекло,

Это нищий в углу засыпает, согретый.

Это старенький Боже вздыхает, стеня:

"Возлюбите, пожалуйста, дети, меня",

Это пара студентов торчит пред Николой.

Вот уже отпевают, вот бабки родня,

Вот внучок. Весь в слезах, со свечой, с "Пепси-колой"...

На Владимирской горке чуть видны следы:

Сколько было натаскано в кельи воды,

Сколько бесы, прохожего плоть умерщвляя,

Доводили его до бесовского рая.

Только четки на Таниной левой руке,

Только матерь-оранта вздыхает в тоске,

Только миро в огромных глазах на мгновенье.

И на столь непонятном мирским языке

Из мобильника звонкое детское пенье.

2001

 

* * *

Сны расплетаются к нити нить

в желтом станке луны.

Сюда прихожу себя хоронить

после каждой войны.

 

Сюда прихожу себя забывать

на перекрестке дня,

Но безутешная, как вдова,

память подводит меня.

 

Всё-то ей кажется, что живу,

ищет свои следы.

Лет без числа, как сложила главу

в устье реки Смядынь.

2003

 

* * *

То ли Питер то ли Лондон то ли просто туман

то ли заполночь стрелки то ли в этих глазах ночь

я рисую себе как я разглядела б сама

то ли Летний то ли Кенсингтон через дождь

 

то ли пейзажи Коровина то ли эскизы Моне

то ли пятна пастелью то ли смотришь в мои глаза

камнем каким возмутить янтарный песок на дне

то ли подумать то ли выкрикнуть то ли сказать

 

то ли пропеть а у песни известно есть два крыла

отпусти ее на свободу

бросив последний штрих

то ли собой любовалась а то ль за собой позвала

то ли гитара то ли дивная птица в руках твоих